Невычитанное сильнофлафное полустебное зарисофко пра гет:

Весенний кретинизм

POV Tom

Если влюбленный Георг ничем не отличается от нормы потому как всегда придурок, то влюбленный Билл умудряется стать раз в двадцать хуже себя обычного. Невероятно, но… Блин. Складывается впечатление, что брату по голове дали чем-то тяжелым - мозг окончательно отключился и больше ничерта не способен контролировать, особенно эту идиотскую загадочную полуулыбку. Чтоб ее…! Бесит же.
После них с Георгом хочется проветривать помещения. Нет, ну, блин на полном серьезе. Нужно же думать:
Это все равно, что завалиться к человеку, который завязал с курением, и при нем одну за другой палить сигареты.
Все равно, что жрать торт перед тем, кто на диете.
Все равно, что взять себе игрушку, которую хотят другие и не давать ее никому.
Все равно… Тому все равно. Подумаешь. Он-то прав. Во всем. Это не он эгоист. Они.
С ними теперь куда более одиноко, чем вообще без них.
Команда, называется, группа, блин.
Скопище ослов. Точка.

А Том ничего – он терпит их всех. Мужик потому что. Нормальный и серьезный мужик. Он не ведется на всеобщую весну, не прет за стадом. Он крут.

читать дальшеТом смотрит на брата и впервые не узнает. Все перевернулось.
Билл практически не красится, говорит – это нужно было перерасти. Угу, как же. Да кому угодно понятно, что это он из-за нее решил, той, чье имя старается даже не называть, чтоб не взболтнуть когда не надо. «Она», «она», «она»… Вот и все, словно нет больше особ женского пола, и только она может быть «она». А вот мелкий таки возмужал, неосознанно, скорее всего, просто инстинкты врубились… Защищать самку, ну и все такое. Примитивизм – одним словом. Химия, биология… физика… или что их там тянет друг другу. Но не настоящее это, не честно по отношению к нему, к Тому.
Он то знает правду, но никак не может ее им втолдычить:

- Ну что в ней такого, особенного. Ну, подумай? – вкрадчиво спрашивает у брата, доверительно заглядывая в глаза. И тут же самому себе напоминает кота, который смотрит на накрытый хозяйский стол, и пытается выпросить хоть что-то для себя. Или… или украсть. Пусть так.
Билл пожимает плечами:
- Да не знаю я… Ничего.
И вот тут Том бы поверил. Он и сам видел, что ничего. Ничего в ней нет. Раз на то пошло, то можно было выбрать себе в сотни… нет, в тысячи раз лучше!

Но, думая о ней, Билл улыбается так, словно легко вспомнил все то особенное, просто делиться не хочет.
Том сердится, это очевидно.
С каких пор у них секреты?
Осел и предатель.

Вечером снова приходится идти развлекать себя одному.
Билл, естественно, занят. Черт с ним.
Первая попавшаяся чикса, которую Том пытается склеить в клубе, вдруг берет и отшивает, говоря что-то о его бестактности и гипертрофированном юморе. Еще одно доказательство – мир перевернулся. Теперь от него серьезности, что ли требуют. От него? С какого перепугу он, Том Каулитц (на минуточку!), должен относиться серьезно к кому-то, кроме своей семьи?
Вычеркнуть Билла – новоявленных ослов нечего воспринимать серьезно.

Ни с кем общаться больше не хочется, и Том забивается в охраняемый угол с четким намерением прилюдно заняться саможалением. Он выдыхает и расслабляется, вспоминая все самое ужасное, что только было в жизни: тут и ссоры, и желание валить с группы, и постоянное одиночество. Музыка сливается в шум, имитирующие танец люди – пятно. И все теперь как обычно, как надо, но отшившую девушку Том взглядом отлавливает возле барной стойки. Она улыбается и, активно жестикулируя, что-то рассказывает подруге. Ловко запрыгивает на высокий стол и мотыляет ногой в полосатом гольфе. Полная безвкусица, пятнадцать ей, что ли? И о чем он только думал сегодня, когда выбирал? Это даже хорошо, что она отказала. Волосы у нее редкие, почти прозрачные, связанные в высокий блондинистый хвост. Прям как лошадь, только оседлать не вышло. И чего вдруг, кстати?
Чтоб раскрыть этот вопрос, Том даже на время откладывает курс саможаления, но ответа так и не находит. Только вот некстати вспоминает, что у нее было особенное лицо.
Хрен знает, чем особенное… Но какое-то такое, на которое смотреть хочется. Такое открытое, что кажется – можно все эмоции считывать. Том так бы и делал, если бы знал ее ближе. Мда, если бы вообще знал.

- Обычный спортивный интерес, ничего больше, - убеждает сам себя, когда решает сходить наступить на те же грабли повторно.

- Детка, я еще никому не давал второго шанса, но…- Том, как назло, запинается, когда девчонка смеряет его насмешливым теплым взглядом желто-карих глаз. Думает, что все – вот сейчас его отправят, но почему-то не обидно. Кто бы она ни была, но она точно не та дрянь, которая таким образом выпендривается перед окружающими. Том внезапно верит в это... Как-то вот так - без объяснений и аргументов.
- Ну, что ты там хотел?
- Начнем с телефона.
- Тебе кому-то позвонить надо?
- Да - тебе, - Том не играет, потому что, как ему кажется, не играет она. Просто нервничает. Он вот тоже когда нервничает - непременно феерическую чушь пороть начинает. Может, поэтому первый разговор и не получился. Хочется думать, поэтому.
- Лучше свой тогда давай.
- Вообще-то я… Зачем тебе?
- Продам.
- Не продешеви только, - под ее ошарашенным взглядом он начинает маркером выводить цифры на салфетке.

Первые пару дней ни она, ни другие незнакомые номера Тому не звонят. А он ждет, почему-то. Сам не знает почему, и если бы теперь уже Билл у него спросил, что в ней особенного, то Том запутался бы объяснять.
Только Билл и не спросит – не видит он ничего.

Она объявляется на третий день, хотя, услышав долгожданный голос, Тому кажется, что никто никуда и не расходился.
- Здравствуйте, я купила этот номер у одной крайне милой особы и хотела бы узнать, как поскорее выйти замуж за Тома Каулитца?
- Ну, в порядке очереди – нужно только записаться. В среду в восемнадцать тридцать вас устроит?
- Узнал? – судя по голосу, она улыбается.
- Узнал, - прижимая к уху мобильный, Том отправляется искать самое безлюдное место в турбасе, чтоб никто не мешал разговаривать.

Зеленеют проносящиеся мимо посадки, облака в небе, словно нарисованные.
Птицы, перекрикивающие бездумное перебирание гитарных струн. Изучение созвездий по ночам. Краем сознания Том понимает, что теперь весенний недуг покосил и его, только ни в чем таком никогда себе не признается.